«А взявшие Иисуса отвели Его к Каиафе первосвященнику, куда собрались книжники и старейшины. Петр же следовал за Ним издали, до двора первосвященникова; и, войдя внутрь, сел со служителями, чтобы видеть конец.
Первосвященники и старейшины и весь синедрион искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать Его смерти, и не находили; и, хотя много лжесвидетелей приходило, не нашли. Но наконец пришли два лжесвидетеля и сказали: Он говорил: могу разрушить храм Божий и в три дня создать его.
И, встав, первосвященник сказал Ему: что же ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют? Иисус молчал. И первосвященник сказал Ему: заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий? Иисус говорит ему: ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных.
Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его! как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти. Тогда плевали Ему в лице и заушали Его; другие же ударяли Его по ланитам и говорили: прореки нам, Христос, кто ударил Тебя?»
(Матфей 26:57-68).
«Тогда многие из Иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него. А некоторые из них пошли к фарисеям и сказали им, что сделал Иисус. Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом.
Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино.
С этого дня положили убить Его»
(Иоанн 11:45-53).
Каиафа предпочел бы никогда не встречаться с Иисусом. Но, как и у многих других, у него не было выбора. В тот год, когда Иерусалим узнал об Иисусе, Каиафа был первосвященником, а значит ответственность за состояние политических, гражданских и религиозных дел в Палестине лежала на его плечах – он был одновременно «архиепископом» и «премьер-министром». Формально Каиафа подчинялся Римским оккупационным властям, хотя на деле был очень влиятелен, решал многие вопросы, которые даже для очень трудолюбивого и опытного человека были тяжелым бременем. И все же Каиафа мастерски справлялся со своей нелегкой работой, с усердием брался за любое дело. Из исторических источников известно, что он оставался на своем посту тридцать лет, что само по себе весьма необычно: в большинстве случаев срок службы первосвященников ограничивался несколькими годами, после чего одни просто уходили, уступая место коллегам помоложе и поэнергичней, а другие попадали в немилость к римлянам и вдруг «решали», что пришла пора отправиться на покой и посвятить себя семейным делам. Кенафа же на такие соблазны не поддавался, если, пожалуй, не считать те несколько пасхальных дней, которые добавили больше седины на его голову, чем все остальные перипетии его длительной и безупречной карьеры.
Пасхальные праздники всегда добавляли забот официальному Иерусалиму. Город заполняли толпы паломников со всех краев света в надежде заново пережить события первой Пасхи – чудесного избавления иудеев из рабства и Божьего обетования Израилю в дар ханаанской земли. В эти дни иудеи еще болезненнее ощущали всю тяжесть Римского гнета, надежда на Бога как никогда исполняла их сердца, и даже случайные разговоры на улицах столицы непременно заканчивались обсуждением грядущего Мессии. Обстановка напоминала пороховую бочку, и власти каждый год только и ждали, что какой-нибудь фанатик воспользуется удобным моментом и, распалив в народе антиримские настроения, поднимет восстание. Восстание же означает море пролитой крови, а затем и ужесточение оккупационного режима.
Нельзя сказать, чтобы римский гнет доставлял особое удовольствие Каиафе и его товарищам по Синедриону – но ведь могло быть и хуже, и поэтому они трудились не покладая рук, чтобы это «хуже» не допустить, – незавидная задача – чтобы не нарушить шаткий мир, чтобы сохранить культуру и религию Израиля, не забывая, что страна прочно входит в состав Римской империи. Это конечно же, требовало определенной дозы грязной политики, и поэтому совершенно не вызывают удивления слова Каиафы, что, если того требует ситуация, решение пожертвовать одним человеком ради блага всей нации будет вполне оправдано.
Итак, пасхальные праздники были нелегким временем для первосвященника и иудейских властей, и этот год не стал исключением. Появление в Иерусалиме Иисуса – овации толпы, пальмовые ветви – не предвещало ничего хорошего, и на долю Каиафы выпало решать, как справиться с возникшей ситуацией.
Но почему власти увидели в Иисусе такую угрозу, что ему в конце концов пришлось предстать перед Синедрионом? Ответ на этот вопрос лежит в Евангелиях, ведь с самых первых дней служения Иисуса его слова и поступки вызывали резкое неприятие у хранителей порядка – он неоднократно бросал вызов иудейским традициям, нарушал закон, его трактовка Писания неизменно противоречила общепринятым нормам. Не потому ли первой реакцией на его проповеди были настойчивые расспросы фарисеев: «Почему вы с учениками не поститесь в положенное время? Почему ты занимаешься исцелением больных в субботу и нарушаешь этим закон?» И так далее и тому подобное. Люди начали замечать, что Иисус учил их «как власть имеющий». Его авторитет, безошибочно дававший о себе знать, заставлял народ прислушаться. Иисус часто и открыто критиковал влиятельных религиозных деятелей, в его словах, столь непривычных для слуха иудеев, все громче звучала истина, и она часто противоречила словам книжников и законоучителей.
Поступки Иисуса ни в чем не расходились с его словами, они служили им подтверждением. Если бы Иисус только выражался чересчур дерзко и вызывающе, от него можно было бы отмахнуться, как от любого другого пустослова – будь то новоявленный пророк или еще один мессия-самозванец, которые только веселили толпу, опасности же никакой не представляли. В таком случае ни у Каиафы, ни у его подручных по поводу Иисуса не болела бы голова; вот только он не производил впечатления шута, его передвижения не сопровождались пышной саморекламой. Он делал свое дело, ярлыки на него навешивали другие.
Однако его пребывание в городе едва ли могло остаться незамеченным – Иисус пробуждал все больший интерес к себе со стороны окружающих. Его проповеди явно указывали на авторитет проповедника, а многочисленные исцеления и воскресения служили еще одним доказательством, что Иисуса нельзя считать одним из мошенников и шарлатанов, которые безжалостно наживались на религиозных чувствах отчаявшихся легковеров, повсюду следовавших за ними. Иисус и его ученики не искали богатства, величия и славы, неохотно принимали челобитие восторженной толпы. Но что-то в словах и поступках Иисуса беспокоило власть имущих; что-то в нем самом и в его действиях, что-то едва уловимое, несло на себе печать Божьего царства, или Божьего правления.
Посему о причинах всеобщего изумления гадать не приходится. Неудивительно, что люди продолжали вести споры о личности Иисуса. Где бы он ни появлялся, он становился главной темой для разговоров. Если бы он был всего лишь очередным безвестным чудаком, его слова и поступки никого бы не заинтересовали, но за ним повсюду следовали толпы народа – сначала из любопытства, а затем из убеждения, что этого человека стоит послушать и побыть рядом с ним. Ведь кто знает, чего еще можно ожидать от него? Все, что он делал и говорил, привлекало к себе внимание, хотя сам Иисус чаще искал уединения. «Идите, – увещевал он людей, – и никому ничего не говорите», но все было напрасно: в кофейнях и на рынках, в теннисных клубах и на званых обедах по всей Палестине от Назарета до Иерусалима имя Иисуса было у всех на устах.
И вот за несколько дней до праздника Пасхи этот человек появляется в столице – в святой святых правящей религиозной элиты, причем без всякого намерения прекратить подрывать общественные устои. Более того, создавалось впечатление, что он намеренно шел на открытое столкновение с властями и вот-вот добьется своего: он устраивает настоящий скандал в храме – оплоте древней иудейской веры, – который, по его словам, превратился в гнездо порока. Но еще большее возмущение вызвали слова Иисуса о том, что он сам наделен властью очистить его, поскольку, в каком-то смысле, храм принадлежит именно ему. Изгнав оттуда торговцев и менял, Иисус приступил к исцелению хромых и слепых, а вокруг него бегали дети, восклицая: «Осанна Сыну Давидову!» Стоит ли удивляться, что, взирая на все это, первосвященники и книжники, по словам Матфея, вознегодовали. На первый взгляд, у них для этого были все основания. «Кто Тебе дал такую власть?» – спрашивали они у Иисуса, но ничего не услышали в ответ – он так и оставил их сидеть с разведенными плечами.
Но что же Каиафа? Он уже произнес фразу: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб». Иоанн поясняет его ход мыслей: «Если оставим Его так, – рассуждал Каиафа, – то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим, и народом». Иными словами, деятельность Иисуса грозила обернуться взрывом всеобщего патриотического и религиозного негодования. Если это случится, римляне не замедлят жестоко подавить восстание, распустят Синедрион и возможно даже разрушат храм и таким образом уничтожат центр иудейского национального и религиозного самосознания и народной оппозиции. И поэтому; как говорится в Евангелии от Марка, «они искали, как бы погубить Его, ибо боялись Его» (Марк 11:18). Иисус был слишком опасен, слишком известен в народе, а его поведение – слишком вызывающе, чтобы оставить его без внимания. Оставалось одно – избавиться от него как можно скорее. Добиться этого можно было лишь не совсем приятными и не вполне законными средствами, а для этого требовались исполнительные люди с железными нервами, которых позже не будут мучить угрызения совести. Речь шла о национальной безопасности и благе всего народа. Иисус должен был умереть.
Вот почему эти почитаемые люди – высокопоставленные религиозные деятели, учителя, представители деловых кругов, политики, – всего семьдесят один человек тайно, поздней ночью, собрались в доме Каиафы на спешно назначенное заседание Синедриона. Они сбились с ног в поисках доказательств, которые придали бы их действиям видимость законности. И вот, в то время как приезжие на праздник спокойно спали в своих гостиницах, храмовая стража получает приказ арестовать Иисуса, и подсудимого приводят на жалкое подобие судебного заседания. Все это и так уже выглядит довольно омерзительно, но дело на этом не останавливается – понимая, что времени становится все меньше и нужно найти хоть какую-то зацепку, так называемые судьи обвиняют Иисуса чуть ли не в связи с бесами, а затем, как это часто бывает, всеми возможными способами оскорбляют его человеческое достоинство и жестоко насмехаются над ним.
Но Каиафа, на плечи которого ляжет вся ответственность за происходящее, нисколько не приветствовал такое развитие событий. Он предпочел бы, чтобы Иисус с первого раз внял предостережениям и умерил категоричность своих слов и поступков. Но Иисус этого не сделал. Зная, к чему это могло привести, он все же оставался верен своему предназначению и упорно отказывался идти на компромисс и играть по навязываемым ему правилам. Поэтому у Каиафы не оставалось выбора. Как еще мог он поступить в сложившихся обстоятельствах? Как бы поступил на его месте каждый из нас?
Иисус может навестить нас в самый неожиданный момент и причинить массу неудобств, он ведь всегда приходит на своих условиях. Его убеждения, вся его жизнь и служение так часто заставляют нас потупить взор, а нередко и вовсе переворачивают с ног на голову наше восприятие самих себя, ближних, своего долга перед Богом, наши ценности и приоритеты. То, что мы считаем важным, в его глазах зачастую не имеет никакой ценности. Наши попытки произвести на него впечатление и напомнить о своих достоинствах остаются безрезультатными, но он и никогда не обходит нас своим вниманием. (Хотя иногда нам бы очень этого хотелось – вспомним известную молитву Августина: «Спаси меня, Господи, но не сейчас»).
Создается такое впечатление, что чувства Иисуса настроены на иную частоту, а мы не можем, да и не хотим перестроиться на нее. Он приходит в наш Иерусалим и начинает чистить оплот нашей веры, выносить из него накопившийся там хлам, выскребать всю грязь. Без такой уборки он вряд ли сможет чем-нибудь нам помочь, а мы не сможем ему служить. Иисус предлагает избавить нас от болезней и слепоты, но вместо того, чтобы радоваться, нас начинает обуревать гнев. Мы боимся, что посвящение своей жизни Иисусу обойдется нам слишком дорого. Нас оскорбляет его явное нежелание «пойти нам навстречу» и позволить нам оставить у себя хоть несколько прежних божков. Он подходит к нам, а мы отворачиваемся, закрываемся, хотя и начинаем замечать, как настойчиво он пытается достучаться до нас с даром новой жизни. Нам ж не хочется учиться по-новому смотреть на мир, в котором нам и так неплохо живется. И вот вместо того, чтобы восторгаться Иисусом, вместо того, чтобы сложить у его ног всю свою жизнь, мы следуем примеру Каиафы и его подручных – дождавшись удобного момента, во мраке тьмы, приносим его в жертву своему тихому и безмятежному существованию.