«На всякий же праздник отпускал он им одного узника, о котором просили. Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство. И народ начал кричать и просить Пилата о том, что он всегда делал для них.
Он сказал им в ответ: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского? Ибо знал, что первосвященники предали Его из зависти. Но первосвященники возбудили народ просить, чтобы отпустил им лучше Варавву.
Пилат, отвечая, опять сказал им: что же хотите, чтобы я сделал с Тем, Которого вы называете Царем Иудейским? Они опять закричали: распни Его. Пилат сказал им: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее закричали: распни Его. Тогда Пилат, желая сделать угодное народу, отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие»
(Марк 15:6-15).
«Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем. Есть же у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху; хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского? Тогда опять закричали все, говоря: не Его, но Варавву. Варавва же был разбойник»
(Иоанн 18:38-40).
О Варавве в Евангелиях сказано немного. Он один из тех второстепенных персонажей, которые появляются и уходят со сцены, дополняя разыгрывающееся на ней основное действие. Варавва не произносит ни одного слова, и упоминается лишь в связи с тем, что история его жизни на мгновение пересекается с историей Иисуса. Неудивительно, что евангелисты обходят его вниманием. Подробный рассказ о нем не только нарушил бы строгие каноны их стиля, но и, возможно, отвлек бы внимание читателей от самого главного. Можно предположить, что Иисус, в конечном итоге, сыграл гораздо более важную роль в жизни Вараввы, чем Варавва в жизни Иисуса. Евангелистов же больше интересовало последнее. Но мы с вами могли бы извлечь некоторую пользу из размышлений о немногом, что нам известно о Варавве восполняя пробелы воображением. Он никогда не видел Иисуса, но их судьбы тесно переплелись.
Иоанн называет Варавву lestes — разбойником. Павел использует это слово для описания убийц, подстерегавших путников на дорогах (2 Коринфянам 11:26). Они не ставили своих жертв перед выбором: «Кошелек или жизнь?», но отнимали и то и другое. Возможно, Варавва был замешан в такого рода организованной преступности. Но это было еще не все.
В остальных Евангелиях он назван stasiastes — участником политических возмущений, сопровождавшихся убийствами. Таким образом, Варавва принадлежал к той части иудейского общества, чей подозрительный образ жизни стирал всякую границу между преступностью и политикой. Недовольные сотрудничеством иудейских властей с имперским режимом, эти мятежники использовали любую возможность навредить римлянам, считая притом, что цель всегда оправдывает средства. Назвав Варавву мятежником или бунтовщиком, мы не погрешим против описания, предложенного Иоанном, зато у нас создастся более четкое представление об этом человеке. Люди, посвятившие свою жизнь борьбе и насилию, часто вынуждены вести преступный образ жизни и в более широком смысле этого понятия. Варавва и ему подобные, вытесненные за рамки нормальных экономических и общественных отношений, вероятнее всего, добывали средства к существованию вооруженными нападениями и грабежами. Это были отчаянные люди, готовые на любой риск ради достижения своих безрассудных целей.
Таких людей, как Варавва, не стоит романтизировать. Известное выражение: «Для одних террорист, для других — освободитель» справедливо лишь отчасти. Нельзя допустить, чтобы «белое и черное» в нравственной оценке людей и событий растворилось в бесчисленных оттенках серого. По каким бы причинам Варавва ни опустился до преступления и насилия, как бы высоки не были его первоначальные мотивы, мы, тем не менее, имеем дело с разбойником и убийцей, а отнюдь не с иудейским Робином Гудом.
И все же нетрудно представить, что Варавва обладал неким грубоватым обаянием, привлекшим к нему всеобщее сочувствие в эти праздничные дни. Многие из собравшихся разделяли его политические убеждения в широком их понимании, хотя и не поощряли его образ жизни и методы борьбы, которые подвергали опасности жизни простых, ни в чем не повинных жителей Палестины. Но в накале политических страстей о преступлениях Вараввы можно было легко «позабыть», а его самого сделать символом антиримских настроений. Когда Пилат проявил сочувствие к Иисусу, слепая толпа заскандировала: «Освободить иерусалимца!».
Удивительно, но именно Каиафа и другие высокопоставленные иудеи организовали и возглавили эту кампанию, а затем довели толпу до такого неистовства, что Пилат понимал: отвергни он их требования, и страна будет немедленно охвачена новым восстанием. Ведь Варавва и ему подобные всегда причиняли иудейским правителям массу неудобств. Хуже того, мятежники подвергали серьезной опасности свободу вероисповедания иудеев, предоставленную им римлянами. Сколько еще будут терпеть акты насилия со стороны этих фанатиков имперские власти, прежде чем превратить Палестину в полицейское государство? Кроме того, Каиафа и его товарищи не питали иллюзий относительно своей собственной судьбы, если разбойники когда-нибудь доберутся до них. Поэтому в подобных случаях иудейские власти обычно были рады поддержать римское правосудие; их вполне устраивала поимка и казнь таких людей, как Варавва. Но в этот раз они потребовали у Пилата его освобождения! Как велико было их негодование и страх перед Иисусом!
А что знал об Иисусе Варавва? Покидая тюремную камеру; чтобы смешаться с толпой, заполнившей улицы Иерусалима, понимал ли он, чем обязан человеку, по несправедливости казненному вместо него? Пытался ли он осмыслить ситуацию, разобраться в том, что произошло? Задержался ли, чтобы стать свидетелем страшного конца Иисуса? Или поспешил скрыться, не желая рисковать быть опять арестованным (причин-то на это было достаточно)? Возможно, покидая город по еммауской дороге, он проходил у подножия холма под названием Голгофа. Остановился ли он, чтобы посмотреть на исход человека, занявшего его место? Как это могло повлиять на него, человека с черствым сердцем и руками, запачканными кровью? Что он пережил? Облегчение, жалость, раскаяние, стыд, безразличие?
Возможно, Варавва просто воспользовался вновь обретенной свободой, не забивая голову лишними вопросами. Жизнь Иисуса в обмен на его собственную — с точки зрения Вараввы, весьма выгодная сделка, и время мучительных раздумий о справедливости и смысле происшедшего еще не пришло, если оно вообще когда-нибудь наступит. А пока Варавве оставалось только принять неожиданный подарок судьбы и попытаться оставить холод смерти (преследовавший его уже много дней и проникший глубоко в его душу) далеко позади. В конце концов, Варавва не мог ничего изменить, даже если бы захотел. Никто не спрашивал его мнения. Он не просил Иисуса занять его место. Кто-то другой принял решение, и Варавва с радостью воспользовался неожиданно предоставившимся случаем, хотя ничем этого не заслужил.
Но, быть может, остановившись, чтобы перевести дух, и убедившись, что за ним нет погони, Варавва задумался о невозможности всего случившегося. Как странно, что он не просто остался в живых, но и избавился от тяжкого груза, унаследованного им от темного и запутанного прошлого. Было уже три часа пополудни. К этому времени он должен был бы уже испустить дух. Вместо этого он был свободен и мог делать все, что хочет. Помилование из рук наместника императора кое-чего стоило, и на этот раз подвоха, кажется, не было. Если жизнь Вараввы могла начаться заново, это случилось именно в тот день. Наверное, за это, как ни странно, все же следовало благодарить Иисуса. Удивительные вещи происходят в мире! «Интересно, — размышлял Варавва, — что думал по этому поводу Иисус, вынужденный поменяться местами с отбросами общества и втянутый в скандал, зачинщиком которого он не был?» Ему следовало умнее вести себя с Пилатом; правильно отвечать на вопросы, льстить, встать на колени, если бы это потребовалось. Он мог бы бежать, пусть не в целости («заключенному были нанесены телесные повреждения при попытке к бегству»), но живым. Но тогда он, Варавва, висел бы сейчас на кресте, а не раздумывал бы о том, как проведет подаренный судьбой остаток жизни.