Хорошая иллюстрация того, что выше было названо «экзистенциальным мраком», — пьеса Самуэля Бекетта «В ожидании Годо », классическое произведение современной драматургии. В этой пьесе осмысленность и целесообразность жизни персонифицированы в лице Годо. Он должен прийти и спасти ситуацию, его приход — единственная надежда персонажей пьесы. Пока же Годо не пришел, можно лишь сидеть сложа руки и ждать его, поскольку без него ничего не имеет смысла. Годо, конечно же, не приходит, надежда откладывается на неопределенный срок и, очевидно, оказывается вовсе неосуществимой. Жизнь выглядит трагической и тщетной, лишенной всякого реального смысла. Бекетт, я думаю, хорошо понимает, какое значение для нашей жизни и культуры имеет «смерть Бога». Потеря веры — это вовсе не переход от иллюзии к рациональности. В действительности это революционный сдвиг в сознании: мы уходим из области, в которой мир представлялся нам единым и осмысленным, и попадаем в сферу абсурда, где рано или поздно оказываемся во власти ощущения ничтожества и пустоты. Неверующий человек обнаруживает себя среди безликого мира, абсолютно безразличного к нему и совершенно бессмысленного.
В тексте десяти заповедей Ветхого Завета нет, как ни странно, прямого осуждения атеизма. Внимание Декалога обращено на людей, которые поклоняются не Тому, Кому следует, на тех, кто считает, что один бог ничуть не хуже любого другого, или на тех, кто верит в единого Бога, но чья вера никак не влияет на поведение. Но осуждения тех, кто не верит вовсе, там нет. С одной стороны, это объяснимо чисто исторически — вере в Единого Бога в то время противостоял политеизм, а не атеизм. Но, с другой стороны, возможно и экзистенциальное объяснение: атеизм не может быть существенной угрозой для веры, потому что, если принять его всерьез, нельзя прийти ни к чему, кроме отчаяния! Когда человек в полной мере осознает все последствия утверждения «Бога нет», увидит себя во вселенной, потерявшей всякую цель и смысл, и испытает ужасающее чувство тщетности любого слова и поступка, — тогда атеизм сразу потеряет для него всякую привлекательность.
Атеизм, если это не интеллектуальная мода, а серьезно принятая установка, неизбежно приводит к отчаянию. Не стоит угрожать наказанием или осуждением тому, кто и без того берет на себя столь тяжелое бремя. Атеизм заранее лишает человека какой-либо надежды. Неразрешимыми, да и, по существу, бессмысленными оказываются важнейшие жизненные вопросы: «Кто я? Откуда я пришел? Что я могу знать? Что мне делать? На что я могу надеяться?»
Потеря веры на Западе, уничтожив ряд существенных представлений о смысле жизни, привела к естественному и легко предсказуемому результату. Возникший вакуум заполнили верования самого разного рода. Это не только многочисленные новые культы и суеверия, о которых так любят писать газеты, но также и достаточно развитые учения, претендующие на то, чтобы стать новыми религиозными системами, заняв место христианства.
Очень характерны в этом отношении теории Маркса и Фрейда. Каждый из них посвятил свой талант и значительные усилия тому, чтобы сконструировать такую жизнь и такое мировоззрение, которые могли бы заполнить пустоту, возникшую в европейской культуре в результате «смерти Бога». Они предлагают нам суррогаты богословия, отвечающие мирскому мышлению и стремящиеся завоевать доверие человека постхристианской эпохи. Их нарочитая антирелигиозность не должна скрыть от нас тот факт, что они предлагают систему взглядов, глубоко религиозную по своей природе и стремящуюся заменить в современной культуре традиционную религию.
Так, марксизм представляет собой в высшей степени визионерское, мессианское и утопическое учение, возвещающее спасение всему миру. Оно разворачивает захватывающую дух историческую сагу, охватывающую период от сотворения мира до завершения истории, от падения человека (возникновение эксплуататорских обществ и начало классовой борьбы) до наступления тысячелетнего царства абсолютной коммунистической справедливости. Маркс видел себя новым Моисеем, ведущим порабощенное человечество в новый Ханаан. Он буквально задыхался от желания рассказать всему миру о неизбежном отмирании государства и наступлении мира без войн, угнетения и классовой борьбы.
Маркс перевел библейские символы в исторический план, но вся его система остается при этом глубоко религиозной. Не случайно марксизм обрел так много фанатично преданных приверженцев. Я убежден, что пророчество Маркса о земном Эдеме — иллюзия. Сегодня мы можем судить об этом по плодам — попытки реализации учения Маркса привели не к созданию более гуманного общества, но к невиданному по размаху террору. Провал пророческих озарений Маркса — это не только неудача его экономической теории, но, главным образом, крах его религиозных устремлений, направленных на удовлетворение тех потребностей, о которых мы говорили.
Учение Фрейда также представляет собой некий мифологический и религиозный суррогат. Особенно ясно это становится тогда, когда сам Фрейд обращается к мифу в своих работах. Часть важнейших в его теории понятий никак не связана с поддающимися проверке экспериментами или наблюдениями, но требуют только веры в интуиции самого Фрейда. Так, для «доказательства» в высшей степени оригинального утверждения, что всякий маленький мальчик жаждет убить отца и жениться на своей матери, используется лишь ссылка на греческий миф об Эдипе. Такой прием весьма характерен для Фрейда. Многие положения, содержащиеся в его работах, подтверждаются не фактическими данными, а примерами из мифов и литературных произведений. Благодаря такому способу аргументации, его учение гораздо больше похоже на богословскую систему, чем на научную теорию. Подобно Марксу, Фрейд видел в себе нового пророка, свыше предопределенного лидера, которого предают ближайшие друзья и оппонентами которого могут быть только шарлатаны, напичканные предрассудками. Хотя произведения Фрейда во многих отношениях оригинальны и плодотворны, они все несут на себе печать теологии и мифологии. Он, как и Маркс, прежде всего откликался на нараставшую с конца прошлого века потребность в новых жизненных основах, утверждающих осмысленность и значимость жизни без Бога.