Судьи с яростным ревом вскочили со своих мест.
Зал Сверкающих камней, арена важнейших совещаний и исторических судебных процессов, весь дрожал от криков улюлюкающей, беснующейся толпы, набросившейся на молодого обвиняемого. Его потащили вниз по ступеням, к яркому солнечному свету, на Двор священников. Обезумевшая людская масса волокла Стефана через широкий, открытый двор, снова вниз по ступеням — свидетели, паломники, торговцы гнали его через новые и новые дворы и переходы, пока не вытолкнули за пределы Храма, на улицы священного города.
Ни один смертный приговор не мог быть вынесен и приведен в исполнение без одобрения римских властей и без торжественного обряда, призванного соблюсти справедливость до самого конца казни. Но судьи и толпа даже не вспомнили о законах. Согласно обычаю, преступника следовало вывести за северные ворота, к Скале Наказаний, «высотою в два человеческих роста», затем торжественно сорвать с него одежды и сбросить со скалы точно вниз головой — так, чтобы сломать ему шею или хотя бы оглушить; тогда приговоренный, побиваемый камнями, не испытывал слишком жестоких мучений. Стефана же втащили на скалу и сразу сбросили с нее: спутанные одежды смягчили падение, и он, в полном сознании, пошатываясь, поднялся на ноги.
Грубейшее нарушение обычаев дошло до сознания толпы. По закону, первые камни должны были бросить те, кто обвинил наказуемого. Поэтому свидетельствовавшие против Стефана проложили себе локтями дорогу в передние ряды, сбросили верхние одежды, и стали искать кого-нибудь, кто посторожил бы одеяния, когда они приступят к казни. Молодой судебный чиновник выступил вперед и взялся выполнить эту обязанность. Все узнали в нем фарисея, киликийца из Малой Азии, которого евреи называли Савлом (греки и римляне произносили это имя как «Павел»).
Павел одобрительно поглядывал на свидетелей, которые, один за другим, подбирали тяжелые, острые камни, поднимали их над головой, и бросали, нанося увечья и рваные раны человеку, стоявшему перед ними. Вдруг Павел услышал голос Стефана. С болью, но ясно и отчетливо говорил он — так, как будто некий невидимый стоял рядом с ним: «Господи Иисусе! приими дух мой».
Толпа приступила довершить начатое свидетелями: камни обрушились градом. Стефан преодолевал боль, хотя кровь струилась ручьями из ран и ужасных ушибов. Он опустился на колени, чтобы совершить последнюю молитву. Павел услышал слова, произнесенные с силой, удивительной в умирающем человеке: «Господи! не вмени им греха сего».
Еще один удар, и Стефан упал без сознания. Толпа продолжала кидать камни до тех пор, пока тело не скрылось под грудой камней.
Павел родился в городе, расположенном между горами и морем. Это случилось, по-видимому, в 1 году после Рождества Христова, но подробности первых лет его жизни нам неизвестны. Мы знаем лишь то, что он сам сказал о себе: «Я Иудеянин, Тарсянин, гражданин небезызвестного Киликийского города… Из рода Израилева, колена Вениаминова, еврей от евреев, по учению фарисей».
В те времена Таре был главным городом Киликии — плодородной равнины в юго-западной части Малой Азии. Моря из города не было видно -берег лежал в нескольких Километрах к югу. Горный хребет Тавра величественной дугой опоясывал сорокакилометровую долину, с запада подходя к самому морю, а с севера поднимаясь грозными ущельями и скалами, образующими нечто подобное укреплениям гигантской крепости, увенчанной снегами. Величественная картина эта, без сомнения, производила сильное впечатление на Павла в его детские годы — особенно зимой, когда сияющие снега покрывали вершины Тавра и солнце пылало в безоблачном небе.
Узкая и быстрая река Кидон протекала через город, ее знаменитая своей чистотой вода замутнялась лишь после дождя. Кидон впадал в искусственную гавань — рукотворное чудо античных строителей. За сорок лет до рождения Павла здесь сошла на берег Клеопатра, чтобы встретить Антония — весь Тарс дивился тогда серебряным веслам ее кораблей, обитым золотом бортам и пурпурным парусам, «надушенным такими благовониями, что ветр, влюбленный, не покидал их». Здесь, в гавани Тарса, когда горные снега таяли и весенняя река становилась судоходной, рабы сгружали с кораблей товары, прибывшие с Востока. Город наполнялся шумом, запахами, жизнерадостной суетой. На север по римской дороге снаряжались караваны. Им предстояло преодолеть горный хребет через Киликийские ворота — ущелье, искусственно расширенное так, что по нему свободно проезжал фургон — еще одно творение древних строителей Тарса.
Население Тарса представляло собой пеструю смесь различных народов, уживавшихся между собой под владычеством Рима: здесь жили туземцы-киликийцы; хеттеи (хетты) — предки которых некогда правили всей Малой Азией; светлокожие греки; ассирийцы и персы; македонцы, пришедшие сюда еще с Александром Великим во время его похода в Индию. Когда империи Александра пришел конец, Таре оказался частью владений Селевкидов, столица которых находилась в Сирии. Около 170 г. до Р.Х. царь Антиох IV Селевкид позволил иудеям основать колонию в Тарсе, У иудеев были свои права и привилегии, и, согласно обычаю, они не могли вступать в брак с теми, кто не принадлежал к их общине по вере и по крови, то есть со всеми, кого они называли язычниками, «неевреями». Предки Павла, вероятно, были иудеями из этой колонии и происходили из несуществующего теперь города Гишала в Галилее.
Отец Павла, скорее всего, занимался производством шатров и палаток; материалом для изготовления шатров служили кожа и особая «киликийская пряжа», сотканная из длинной плотной шерсти черных коз, которые и по сей день еще пасутся на склонах Тавра. Черными шатрами из Тарса пользовались водители караванов, кочевники и войска по всей Сирии и Малой Азии. О матери Павла ничего не известно; Павел никогда не упоминает о ней — может быть, она умерла, когда он был еще ребенком, или между ними по какой-либо причине возникло отчуждение, либо просто у Павла не было случая говорить на эту тему. Мы знаем, что у Павла была по крайней мере одна сестра и что семья его не была бедной: отец Павла оставался гражданином города Тарса и через пятнадцать лет после того, как гражданство было отнято у всех домовладельцев, не обладающих достаточным влиянием и состоянием. Более того, семья Павла имела и завидное звание граждан города Рима. В те времена римское гражданство давалось иностранцам редко — только ввиду исключительных заслуг или за изрядный куш. Помог ли чем-то дед Павла Помпею или Цицерону, когда те впервые устанавливали римское правление в Киликии или же отец его заплатил деньги — римское гражданство ставило его семью в исключительное положение и давало наследственные привилегии, которыми мог пользоваться каждый член семьи в любом конце огромной империи.
Это значит, что у будущего апостола должно было быть полное (тройное) латинское имя (как, например, у Гая Юлия Цезаря). Первые два имени были общими для всех членов семьи (в случае Цезаря — «Гай Юлий»), но мы их не знаем, потому что история жизни Павла впервые была записана его сотрудником-греком, а греки не понимали значения римских имен. Третье, личное его имя было Павел (по-латыни «Паулюс»). Во время обряда обрезания, на восьмой день после рождения, ему было дано и иудейское имя, Савл, выбранное либо потому, что имя это буквально означает «тот, о ком просили», либо в честь самого известного человека из колена Вениаминова — царя Саула.
Савлом его именовали в кругу семьи, а это значит, что иудейская культура имела наибольшее значение в его ранние годы. Язычники жили повсюду кругом, колонны языческих храмов возвышались над торговой площадью; Афины и Рим, Вавилон и Ниневия приложили руку к созданию Тарса, и Павел, сам того не осознавая, был сыном Эллинистического Востока. В молодости эти веяния казались ему слабыми и отдаленными, тем более, что хотя многие из иудеев, живших по берегам Средиземного моря, были подвержены влиянию греческого мировоззрения, родители Павла оставались фарисеями, то есть членами самой националистической и послушной Моисееву Закону части еврейского народа. Со всей строгостью они оберегали своих детей от скверны, и дружба с детьми «неверных» Павлу была запрещена. Плоды греческой мысли отвергались и презирались фарисеями. Несмотря на это, Павел с детства свободно говорил по-гречески, на «международном языке» античного мира, а также изучал латынь. В семье его говорили по-арамейски, на языке Иудеи, близком к древнееврейскому.
Иерусалим для родителей Павла был тем же, чем Мекка является для мусульман. Привилегии тарсийского и римского гражданства были в их глазах ничем по сравнению с честью принадлежать к народу Израиля — хранителю Завета, избранному Богом, открывшим ему славу Свою и предначертания.
В школе при тарсийской синагоге учили древнееврейским текстам Священного Писания. Вслед за «хаззаном», служителем синагоги, мальчики хором повторяли строки Завета, причем главное внимание уделялось тому, чтобы все гласные, ударения и ритм в точности соответствовали традиции. Обучаясь аккуратно выводить знаки еврейского письма на папирусе, Павел постепенно переписывал свой собственный список Священного Писания. Вполне возможно, что отец подарил ему и другой экземпляр Писания — пергамент с греческим переводом, известным под названием «Септуагинта». Каждую субботу в синагоге читали отрывки из Септуагинты. К тринадцати годам Павел уже постиг еврейскую историю, поэзию псалмов и величественную прозу пророков. Слух, приученный к точному звучанию текстов, в сочетании с цепким, восприимчивым умом, позволяли ему надежно, безошибочно запоминать все, чему его учили — подобно тому, как люди с «фотографической памятью» в наши дни способны точно запоминать целые страницы с одного взгляда. Павел готов был продолжить образование.
В Тарсе был свой университет, знаменитый такими выпускниками, как Афинодор, наставник и советник императора Августа, и не менее выдающийся Нестор. Оба именитых мужа в преклонные годы вернулись в родной город и стали одними из самых уважаемых граждан Тарса. Павел тогда был еще ребенком. Но вряд ли бы суровый фарисей позволил сыну осквернить свой дух моралью и философией «неверных». Поэтому для продолжения образования, скорее всего в 14 г. по Р.Х., когда умер Август, юноша Павел прибыл морем в Палестину и уже поднимался к холмам Иерусалима.
Последующие пять или шесть лет Павел провел у ног Гамалиила, внука Гиллеля, высокодуховного учителя, скончавшегося за несколько лет до приезда Павла, в возрасте более ста лет. Под руководством тонкого, благородного Гамалиила, представлявшего собой полную противоположность грубым и дерзким предводителям философской школы Шаммая, Павел научился вникать в священные тексты до тех пор, пока умственный взор его не выявлял первоначальный смысл, погребенный под наслоениями толкований поколений раввинов, пытавшихся таким образом уберечь евреев от малейших возможных нарушений Закона. Впоследствии это помогло ему распознавать противоречия в толкованиях Священного Писания и умело разрешать возникающие в связи с такими противоречиями проблемы.
Павел научился рассуждать в форме логически построенных вопросов и ответов, известной античному миру под названием «диатриба»; учился он и искусству ясного, краткого изложения. Все эти качества необходимы были раввину — проповеднику и учителю, отчасти выполнявшему обязанности судьи, обвинявшего и защищавшего нарушителей священного Закона.
Павел намного обогнал своих сверстников. Благодаря мощному уму он впоследствии занял место в Синедрионе, в Зале Сверкающих камней; именно ум сделал его «правителем иудеев». Еврейское государство было теократическим, то есть религиозные и национальные лидеры в нем отождествлялись. Каждый из семидесяти одного членов синедриона был одновременно и судьей, и сенатором, и духовным владыкой. Суд синедриона выносил решения по всем религиозным вопросам, а также осуществлял ту небольшую часть государственного управления, которую предоставили евреям римские власти. Некоторые члены Синедриона происходили из наследственного духовенства. Другие были законниками и учителями (раввинами).
Чтобы завершить свое образование в Иудее, Павел должен был приобрести необходимые познания в торговле, ибо ни один раввин (во всяком случае, теоретически) не мог брать деньги за свое учительство и должен был содержать себя сам. Вот почему, в возрасте двадцати лет Павел покинул Иерусалим. Если бы ему довелось жить в Иудее в те годы, когда там проповедовал Иисус из Назарета, он, без сомнения, стал бы спорить с Иисусом так же, как и любой другой фарисей. В последующие годы Павел много говорил о распятии и смерти Иисуса Христа, но никогда не упоминал, что он был очевидцем этих событий. Вероятнее всего, Павел вернулся в Таре, работал со своей семьей над выделкой шатров и приобщился к прежнему порядку вещей: проводил зиму и весну в нижней части города, а к лету, когда воздух насыщался влагой, чреватой малярией, переезжал в предгорья Тавра. Зимой или летом он, возможно, преподавал в синагоге. В одном из посланий Павла содержится намек, показывающий, что уже тогда давала себя знать его натура проповедника. К местам поклонения иудеев собиралось некоторое количество «сочувствующих язычников», которых сами иудеи называли «богобоязненными». Такие фарисеи, как Павел, стремились обратить «богобоязненных язычников» в полных, совершенных иудеев, подвергнуть их простому, но болезненному обряду обрезания и заставить их с этого времени чтить традиции иудаизма, соблюдая их со всей тщательностью. Конечно, обращение требует всяких трудов и испытаний, но в награду обращенный приобретает благоволение Бога. Отец Павла, надо думать, испытывал полное и заслуженное удовлетворение, наблюдая, как сын, следуя по его стопам, стал настоящим фарисеем, а его способности обещали высокий пост в самом Иерусалиме.
Вскоре тридцатилетний Павел снова едет в Иерусалим — может быть, уже женившись. Мы знаем почти наверняка, что Павел был женат. Иудеи редко оставались холостяками — отцовство было одним из непременных требований, предъявляемых к возможному члену синедриона. Но жена Павла не появится на страницах нашей истории. Может быть, Павла постигла тяжелая утрата, и он лишился и жены, и единственного сына — тогда можно понять, почему в зрелые годы он сторонился женщин вообще и пришел к личному отрицанию брака, хотя к отдельным представительницам женского пола он испытывал глубокую духовную нежность и фактически усыновил молодого человека.
Скорее всего, семья Павла последовала за ним в Иерусалим. В священном городе его борьба за соблюдение традиций могла принять еще более сложные, требующие самопожертвования формы. Вполне вероятно, что Павел уже тогда участвовал в подавлении движения, вызванного проповедью Иисуса Христа. Слухи об учении и воззвании нового пророка, странные сообщения о чудесах и даже неправдоподобная весть о воскресении из мертвых, должно быть, известны были и в Тарсе.