«И поднялось все множество их, и повели Его к Пилату, и начали обвинять Его, говоря: мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем.
Пилат спросил Его: Ты Царь Иудейский? Он сказал ему в ответ: ты говоришь.
Пилат сказал первосвященникам и народу: я не нахожу никакой вины в этом человеке. Но они настаивали, говоря, что Он возмущает народ, уча по всей Иудее, начиная от Галилеи до сего места. Пилат, услышав о Галилее, спросил: разве Он Галилеянин? И, узнав, что Он из области Иродовой, послал Его к Ироду, который в эти дни был также в Иерусалиме.
Ирод, увидев Иисуса, очень обрадовался, ибо давно желал видеть Его, потому что много слышал о Нем, и надеялся увидеть от Него какое-нибудь чудо, и предлагал Ему многие вопросы, но Он ничего не отвечал ему. Первосвященники же и книжники стояли и усильно обвиняли Его. Но Ирод со своими воинами, уничижив Его и насмеявшись над Ним, одел Его в светлую одежду и отослал обратно к Пилату. И сделались в тот день Пилат и Ирод друзьями между собою, ибо прежде были во вражде друг с другом.
Пилат же, созвав первосвященников и начальников и народ, сказал им: вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его; и Ирод также, ибо я посылал Его к нему; и ничего не найдено в Нем достойного смерти; итак, наказав Его, отпущу. А ему и нужно было для праздника отпустить им одного узника.
Но весь народ стал кричать: смерть Ему! а отпусти нам Варавву. Варавва был посажен в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство. Пилат снова возвысил голос, желая отпустить Иисуса. Но они кричали: распни, распни Его! Он в третий раз сказал им: какое же зло сделал Он? я ничего достойного смерти не нашел в Нем; итак, наказав Его, отпущу. Но они продолжали с великим криком требовать, чтобы Он был распят; и превозмог крик их и первосвященников.
И Пилат решил быть по прошению их, и отпустил им посаженного за возмущение и убийство в темницу, которого они просили; а Иисуса предал в их волю»
(Лука 23:1-25).
Что за человек был Понтии Пилат? Наверное, он был очень сильным человеком — как прокуратор римской провинции Иудеи, он осуществлял контроль над оккупированной территорией, имея для этого в своем распоряжении немалую армию. Без «подписи» Пилата в Иудее практически ничего нельзя было предпринять.
Что касается нашего повествования, Пилат был единственным человеком, кто мог дать разрешение на казнь Иисуса. Иудеям было позволено жить по своим религиозным и гражданским законам, но лишь в строго отведенных для них рамках. Так у них не было полномочий выносить (и приводить в исполнение) смертные приговоры. Эту привилегию римляне предпочли оставить за собой, и для того чтобы казнить Иисуса, Каиафа должен был убедить Пилата, что это послужит интересам империи в целом, и Пилата в частности.
Итак, действительно создается впечатление, что Пилат был могущественным человеком, за которым стоял авторитет и несгибаемая мощь Римской империи. Он держал в своих руках жизни тысяч людей, в его же руках теперь была и судьба Иисуса. Все зависело от одного Пилатова слова.
Но здесь не обошлось без иронии. Дело в том, что в Евангелиях Пилат предстает перед читателем одним из самых слабовольных персонажей. Каиафа с легкостью использует его в своих интересах. Прекрасно понимая, что Риму нет никакого дела до местных религиозных разбирательств, он выставляет Иисуса не богохульником, а мессией-самозванцем, мятежником, поднявшим руку на Рим. Пилат был слаб, но не глуп, он прекрасно понимал, что это обвинение весьма натянуто. В его вопросе, обращенном к Иисусу, слышится удивленное недоверие: «Ты Царь Иудейский?» Хотя евангелисты не уделяют особого внимания внешности Иисуса, можно смело предположить, что своим видом он едва ли походил на опасного революционного вождя. В Евангелии от Иоанна Иисус говорит Пилату, что, в отличие от зилотов, его последователи не вооружены, а его собственный арест не вызвал никаких массовых выражении протеста. Люди, которые пробыли рядом с ним последние три года, при первом же признаке опасности поспешили скрыться в безликой толпе. Но Иисусу не было нужды оправдываться перед Пилатом: тот не видел в нем никакой угрозы для политической стабильности и общественного порядка, кем бы там он себя ни называл.
Но именно в этот решающий момент яснее всего проявляется слабость и уязвимость Пилата. «Если отпустишь Его, — отчетливо проговорил Каиафа, — ты не друг кесарю». И вот этими словами он крепко связал Пилата, полностью лишив его свободы действий. Как и всякого правителя, Пилата часто преследовало его прошлое, как старая рана, которая напоминает о себе при перемене погоды. Когда Каиафа, глядя прямо в глаза собеседнику, произнес тщательно подобранные слова, над раной Пилата собрались тучи. Положение и карьера Пилата уже не раз были под угрозой из-за его неумения обращаться с иудеями. Когда-то для строительства водопровода в Иерусалиме он использовал деньги из казны храма, посчитав, что взять средства из местного бюджета на местные же нужды было вполне логичным решением вопроса. Строительство водопровода было выгодно самим иудеям, так почему за него должен был платить Рим? Но, как и многие его предшественники, Пилат недооценил значение Храма для иудеев. Начались массовые беспорядки, и Пилат решил раз и навсегда показать иудеям, как он собирается управлять вверенной ему провинцией. Он вызвал в столицу войска и устроил жестокое кровопролитие, воспоминание о котором в последующие годы его правления едва ли вызывало в нем чувство гордости. Лука мрачно отмечал, что Пилат смешал кровь мятежников с кровью храмовых жертвоприношений (Лука 13:1). Даже солдаты не испытали никакого удовольствия от избиения мирных жителей, ведь не так зарабатывали свою славу настоящие воины.
Был и еще один случай. Римские солдаты носили щиты с изображением императора Тиберия, что иудеи восприняли как оскорбление. Они пожаловались Пилату, объяснив ему, что их вера запрещает вносить на прилегающую к храму территорию чьи-либо изображения, и потребовали поменять щиты на обыкновенные. Но Пилат, не желая терять авторитет, решил не потакать подобному сумасбродству и стоять на своем. Снаряжение римского воина определялось строгим уставом, и он не намерен был его нарушать в угоду чьим-то предрассудкам. На этот раз никаких беспорядков не последовало. Вместо этого иудеи обратились к самому Тиберию с жалобой на его наместника, несдержанное и безрассудное поведение которого бросало тень на самого императора. Это было довольно рискованно — если бы Тиберий встал на сторону Пилата, то иудеям было бы некуда подать апелляцию, по крайней мере, в суде человеческом. И тогда участь тех, кто осмелился поставить под сомнение авторитет Рима, оказалась бы весьма незавидной. Но Тиберий, с политическим чутьем более острым, чем у его посла в Иудее, приказал Пилату публично признать ошибочность своего решения. Разумеется, это значительно ослабило позиции прокуратора, и иудейские правители знали, что Тиберий вряд ли потерпит еще одно подобное происшествие. Кстати, их осведомленность не была для Пилата тайной. Сейчас он находился на пике своей карьеры, но еще немного, и ей мог бы прийти конец!
На этом фоне слова Каиафы приобретают особый вес. Как это часто бывает в политических играх, недосказанное важнее того, что произносится вслух: «Если отпустишь Его, ты не друг кесарю». Формально в распоряжении Пилата была вся военная мощь Рима, но его руки были связаны прошлыми политическими ошибками, и Каиафа держал его на крючке. В принципе ничто не мешало Пилату нарушить планы Каиафы в отношении Иисуса. (И как сильно ему, наверное, хотелось это сделать!) Но он знал, если Иисус не умрет, он сам поплатится за это своей политической карьерой. Честность обходится недешево, Пилат не мог позволить себе такой роскоши.
Хотя Пилат приложил все усилия, чтобы убедить иудеев отпустить Иисуса, они продолжали стоять на своем. Пилат, пойдя против совести и справедливости, отдал Иисуса в руки его врагов. При этом он попытался в последний раз показать всем, что он так и не принял окончательного решения. Он постарался убедить самого себя и окружавших его людей в своей беспристрастности и нежелании помогать тем, кто жаждали смерти Иисуса, Пилат в буквальном смысле умыл руки, пытаясь очистить их от крови, которой они уже были запятнаны, надеясь смыть с себя грех, в коем он никак не решался признаться. В последующие века многим политикам было еще сложнее снимать с себя ответственность за свои решения. А упоминание о совершенном Пилатом грехе соучастия в политическом убийстве еженедельно звучит на христианских богослужениях на протяжении всей истории церкви: «Распятый при Понтии Пилате». Едва ли кто-либо из государственных деятелей мог пожелать остаться в памяти людей в такой роли.
Но разве наше отношение к Иисусу не похоже иногда на пилатовское? Встреча с ним часто бывает для нас неожиданной и нежеланной. Столкнувшись с ним лицом к лицу, мы прислушиваемся к его словам, видим, что в нем есть нечто особенное, необыкновенное, хотя и не понимаем, что именно. Мы слышим его призыв посвятить ему наши силы, время и саму жизнь. Он ждет от нас преданности, и мы, послушные его воле, решаем вместе с ним противостоять всему остальному миру, но, взвесив все обстоятельства, видим, чего это нам будет стоить. Тогда, не совсем отворачиваясь от Иисуса, не предавая его на смерть, мы все же отдаляемся от него и занимаем нейтральную позицию пусть и не такую уж удобную, но зато снимающую с на всякую ответственность за свои поступки. Мы знаем, что должны принять решение, однако откладываем все в долгий ящик. Пилату это не удалось, как не удастся и нам.