«В шестом же часу настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого.
В девятом часу возопил Иисус громким голосом: Элои! Элои! ламма савахфани? — что значит: Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? Некоторые из стоявших тут, услышав, говорили: вот, Илию зовет.А один побежал, наполнил губку уксусом и, наложив на трость, давал Ему пить, говоря: постойте, посмотрим, придет ли Илия снять Его.
Иисус же, возгласив громко, испустил дух. И завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу. Сотник, стоявший напротив Его, увидев, что Он, так возгласив, испустил дух, сказал: истинно Человек Сей был Сын Божий»
(Марк 15:33-39).
«Истинно Человек сей был Сын Божий» — такие слова произнес закаленный в боях римский воин. Что побудило его сделать столь неожиданное исповедание? Мы никогда не узнаем, какой смысл вкладывал в свои слова сам сотник, но в любом случае его слова воистину удивительны — ведь он смотрел на Иисуса в час его страдании и смерти!
Давайте на минуту задумаемся об этом человеке. Он, без сомнения, обошел весь древний мир, многое повидал, участвовал в бесчисленных сражениях. Смерть во всех ее проявлениях была его хорошей знакомой. И вот теперь, дослужившись до звания сотника, он оказался заброшенным – в один из самых дальних уголков империи в бесславной роли командира отряда, ответственного за приведение в исполнение смертных приговоров, День за днем он выполнял приказы Пилата, варварски расправляясь с отбросами палестинского общества. Приходя после работы домой, к детям, он, возможно, забывал ужас и крики умирающих, презрительные взгляды толпы. А может, и нет. Но чувство сострадания, если оно и было у него когда-то, давно притупилось, и он уже никак не реагировал на агонии осужденных и на их смерть. Одна казнь на Голгофе ничем не отличалась от другой, какие бы «нововведения» не выдумывали его подчиненные, пытаясь разнообразить мрачную процедуру распятия.
В тот день сотник в который раз повел своих солдат, подгонявших заключенных все к тому же Богом забытому холму, как овец на заклание. Ему предстояло проследить за распятием Иисуса из Назарета. Но что-то случилось. Он видел смерть и раньше, но, наблюдая за последними часами жизни этого человека, он совершенно неожиданно для себя осознал, что не может остаться равнодушным к этой смерти. Что-то в этом умирающем человеке произвело на него глубокое впечатление, и он невольно воскликнул: «Истинно Человек сей был Сын Божий!» Что это были за слова – утверждение или вопрос? Были ли они обдуманы или вырвались непроизвольно, к изумлению окружающих? Солдатам редко приходится слышать такое от своего командира!
Слова сотника действительно вызывают удивление. Как бы ни смотреть на несчастного, прибитого к одному из тысяч крестов, выстроившихся вдоль палестинских дорог, – молчаливых свидетелей триумфа римского правосудия над провинциальными преступниками – вряд ли можно подумать, что перед нами человек, которого любит и к которому благоволит Бог. Разве он допустил бы столь страшные мучения своего возлюбленного? Неудивительно, что иудеи считали, будто всякий «висящий на древе» проклят Богом и оставлен им без какой-либо надежды на спасение. Во времена Иисуса каждый, кто посещал хотя бы нечто вроде средней школы, знал – распятый отвергнут Богом.
Ужасные слова из уст умирающего Иисуса, на первый взгляд, подтверждают, а не опровергают эту мысль. «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?». Мы понимаем, что трагедия креста для Иисуса заключалась не только в телесных муках, не только в неизбежно надвигавшейся смерти, но в полном отчуждении от Бога, свидетельством которого стали его страдания. И как мог кто-то, услышав слова Иисуса, решить, что перед ним воистину возлюбленный сын Божий, на котором (в тот самый момент) почило благоволение Отца, от которого Бог никогда не отнимет свою любовь, заботу, которого он не перестанет благословлять.
Евангелия с самого начала приподнимают для нас завесу этой тайны, показывая жизнь Иисуса как один долгий разговор в молитве с Отцом. Он испытывал бесконечную радость, исполняя Отцову волю. Евангелие от Марка начинается с описания небесного голоса, не оставившего сомнений в Божьем благоволении к Иисусу. Слова сотника в конце книги перекликаются с Божьим гласом, показывая читателю, что думал об Иисусе автор Евангелия. Как мучительно переживал Иисус разлуку с любимым Отцом! Быть может, именно эта боль, так явно и неподдельно излившаяся в крестных словах, и одолела окаменелость повидавшего виды сотника и проникла глубоко в его сердце. Перед ним на кресте висел человек, который любил Бога, ибо только искренняя любовь может так страдать от разлуки. Возглас Иисуса, раздавшийся с креста, можно уподобить плачу ребенка, случайно потерявшегося в толпе. Это был зов любви, которой пришлось столкнуться с утратой ответной любви, прежде не оставлявшей ее ни на минуту, любви, без которой немыслимо существование. Лишенный ее хотя бы на минуту, ребенок плачет от боли и страха. Для Иисуса разлука с Отцом стала самым ужасным из всего, что ему пришлось пережить. В сравнении с этим боль, причиненная ему бичеванием и распятием, не имела никакого значения. Слова сотника о том, что эта жалкая, измученная, оборванная, униженная, несчастная жертва человеческой несправедливости в ее высшем проявлении была и остается Божьим сыном, кажутся неубедительными. Но именно к такому заключению неизменно приходит верующий христианин, невзирая на внешние обстоятельства. Оно заставляет нас пересмотреть привычные представления о Боге, меняет образы, неразрывно связанные у нас с понятием божества. В своем стихотворении «Вознесен» Стаддерт Кеннеди напоминает нам, что слишком часто при слове «Бог» перед нами возникают образы всемогущества, славы, величия, власти (подобной земному начальству и правителям). Рядом с этой силой нет места для уязвимости, боли, слабости и страданий.
И все же в словах сотника содержатся ростки такого внимания, которое не оставляет и следа от подобного представления о Боге, выходя за все установленные рамки и подталкивая его к самому неожиданному выводу. Бог, горе, боль – эти понятия не исключают друг друга. Умирающий на кресте человек может быть Божьим сыном, поскольку Бог добровольно подвергнул себя этой участи, ведь Иисус и есть Бог с нами, Эммануил, великий Сущий. И тогда нам приходится признать не только величие Бога, способное вобрать в себя Голгофскую тьму, но и тот факт, что сама Голгофа, окутанная мраком, лучше всего являет нам характер Бога и его любовь. Бог наиболее полно открывается в боли и уязвимости умирающего Иисуса.
Множество книг и проповедей было написано в попытке объяснить, что произошло на кресте. Но есть вещи, значение которых яснее всего проявляется в повествовании о них, а не в их исследовании. Стоя рядом с сотником, мы наблюдаем за происходящим. Мы вполне можем остаться к этому равнодушными, а можем уйти с измененными сердцами. Остаться слепыми или же обнаружить чудесную нить, связывающую нас с ним и даже понять, что все это свершилось ради нас. Мы сами выбираем: пасть ли нам к подножию креста с благодарной хвалой или, в полном безучастии, холодно наблюдать за тем, как Иисус, раскинув руки, заключает в свои объятия весь ужас смерти и ада.